Она приходила обычно около двенадцати, и, заслышав в коридоре ее шаги, я спешила открыть дверь, здоровалась.
— Что сегодня принесли хорошего, Дуся?
— Газеты. Писем нет, еще пишут, — улыбалась, она. Или радостно протягивала конверт. — Написали. Доброй вам весточки.
Как-то зимой — мороз жал не на шутку, Дуся промерзла более чем основательно — я пригласила ее выпить горячего чаю. Она согласилась сразу, без жеманства.
— Чай-то больно хорошо заварен. Будто у нас дома, здесь так не умеют, — сказала она, принимая из моих рук чашку с ароматным золотисто-коричневым чаем.
— А вы откуда, Дуся? — поинтересовалась я.
— Вологодская.
— Да что вы! Землячка, выходит. Я ведь тоже из Вологды, — обрадовалась я. — Как вы-то сюда попали, Дусенька?
— Муж был на лесозаготовках, познакомились… — Я тоже в лесу работала, учетчицей. Как пришло ему время домой ехать, расписались. — Она с удовольствием отхлебнула из блюдца, которое ловко держала на растопыренных пальцах. Совсем так пивала чаи моя бабушка, Наталья Васильевна, удивительно добрая старуха…
Не отказалась Дуся и от второй, и от третьей чашки: у нас на севере чаю пьют помногу. Когда я училась в десятилетке и жила в городе, мы с квартирной хозяйкой без особых усилий опустошали за ужином трехлитровый самоварчик… Дуся пила и рассказывала, не таясь, повесть своей не очень-то счастливой жизни.
— Привез меня Петя в свою деревню, недалеко от Курска, слыхали, поди, Зорино, — говорила она. — Свекровь встретила неласково, а свекор ничего, душевный попался человек. Свекруха-то честит меня почем зря: «Что за невестку сынок выкопал, беспонятная, такая-сякая». Ничего, понемногу привыкла, навострилась, свекрухе стала нехудой помощницей. Да получилось, что пока она ругала меня, попрекала Петю-то и отвадила его от дому, связался он с Марией, была у него в Зорино прежняя зазноба. Свекровь уж и смирилась со мной, вроде полюбила, стала Петю-то корить за то, что от дому нос воротит, а он ей: «Сами виноваты, жить не давали». У меня Надежда тогда народилась, и у Марии дите на выходе. Поглядела я на все это, взяла на одну руку Надежду, в другую узелок с барахлишком, подалась в Курск. Домой стыдно было ворочаться, мать-то не отпускала в чужие края, к незнакомым людям. Да и Петя, хоть на другую сменял, не чужой мне остался, прикипело к нему сердце…
— Сняла у бабки на Барнышевке угол, поступила в почтальоны, у меня ведь семь классов, грамотная. Дочку в садик устроила. Ой, заговорилась я, а сколько еще разносить! Спасибо вам большое за угощение, уж так-то я угрелась, так-то душеньку свою побаловала… Пускай вам пишут много писем, и все хорошие. Вас-то я не спросила, как здесь очутились. Тоже, поди, из-за мужика?
— Угадали.
— Тогда понятно.
С тех пор мы нередко перебрасывались с Дусей словцом, поверяли друг другу горести и радости. Дочка ее, Надя, ходила в тот же садик, что и мои дети. Они хорошо знали Надю. Забирая их из сада, познакомилась с Надей и я. Это была копия Дуси — кругленькая добродушная коротышка.
Раз или два за Надей приходил высокий худой мужчина с бледным лицом. Я удивилась, что летом он в валенках. И на другой же день спросила о нем Дусю:
— Кто это за Надюшей приходил, бледный такой, в валенках?
— А Петя, муж, — легко сказала она. — Как в Курск по делу какому явится, нас не минует, — и улыбнулась горделиво, застенчиво. — Надежду он любит. И со мной ласковый. Жалеет, что другую семью завел, мать виноватит. А что мать? Был бы он волей покрепче, кто б нашу семью разбил… У него уже двое детей, дом построил, ушел от матери. Простить, говорит, не могу. Когда и заночует у нас, тогда для Надежды праздник.
Я бывала у Дуси, видела ее отгороженную фанерой от кухни каморку, где помещались лишь стол да кровать.
— Где же у тебя ночевать? И положить некуда.
— Надю на печку кладу, хозяйка разрешает, — просто сказала Дуся.
— Ты что… живешь с ним?
— А как же. Муж он мне.
Я не сразу нашлась что сказать: уж слишком уверенно, как само собой разумеющееся, произнесла это Дуся. И продолжала смотреть на меня все так же улыбчиво и прямо.
— А жена его, Мария, знает? — выговорила я наконец.
— Как же, знает. Сердится, да ништо. Мать-то Петина больно уж меня и Надежду любит, мы к ней в гости ходим, молока нам дает, другое, что есть в дому. Не обижает. Надежда охоча с братом и сестрой играть, только Мария угоняет их: не терпит ее сердце.
…Вскоре мы уехали из Курска.
Годы прошли, чуть не десять лет миновало, прежде чем мы снова увиделись с Дусей. Пришлось мне побывать в Курске по делам, и встретила я на улице Дусю; заморщинилось круглое лицо, подсолила седина волосы, а глаза остались все такими же улыбчивыми, и голос глубок по-прежнему, и походка так же бодра.
Мы чуть было не разминулись, но обе стали, шагнули друг к другу, расцеловались. Будто и не утекли годы, будто не чужие мы — близкие родственницы.
— Вы как здесь? — спросила Дуся. — В гости али по делу? —
— По делу, Дуся. Ты-то как живешь, расскажи. Где Надя? Квартируешь все там же, на Барнышевке?
— Комнату дали, со всеми удобствами. Кухня общая, но это и хорошо, есть кому за матерью присмотреть. Больная она, одну страшно бросить. А у соседей тоже старушка, вот вдвоем и кукуют. Надежда восемь классов кончила, в техникуме.
— Значит, ты маму свою привезла…
— Не, моя разве поедет из своих мест. Полная деревня родни, и брат мой там, и сестреница. Петина мать живет у меня, свекруха. Свекор помер, и Петю прошлый год схоронили — помните, летом в валенках ходил? Ноги у него болели, от них к сердцу пошло. Его мать одна осталась. Дом у нее Мария для своих детей отсудила, не весь, половину. И дом-то — комната да кухня, что там делить! Выжила Мария свекруху, пришлось ей продать свою половину. Трое живем, комната четырнадцать метров, не тесно. Уж я так рада, так рада, что вас встретила, все о своем да о своем! — спохватилась она. — Ваши девочки тоже здоровы, учатся? С мужем-то все по-хорошему?
— Все хорошо, Дуся. Кланяйся своим, пусть у вас тоже все будет хорошо.
— А как же! Чего уж лучше — приду с работы, мать супу наварила. Надежда полы вымыла. Сядем у телевизора, к соседям на телевизор ходим, кино смотреть или еще что… Книги я ведь стала читать, раньше-то до книг ли было? Уж так-то хорошо, так хорошо, — вздохнула от полноты чувств Дуся. — Лучше, поди-ко, не бывает.
