Эта песня стара, как мир: он уехал, она ждала. Затирала портрет до дыр, и на сердце была дыра. По ночам зажигала свет у дверей, чтобы он вошёл. Сберегала его от бед, улетая к нему душой.
Он уехал, и всё забыл, сделав шаг за ее порог. В окружении лиц и рыл пел Орфеем, плясал, как бог, говорил Цицероном, пил, будто Бахус сошёл с небес. Многолик и ширококрыл, молодой и прекрасный бес.
Он уехал, но для неё он остался навеки с ней. Превратились давно в гнильё все цветы, что дарил Орфей, отзвучали его слова, испарилось его вино. А она всё его звала в незадернутое окно.
Он не слышал, он пел и пил, прожигал, зажигал и жёг. Но попадали перья с крыл, стал не бог он, а так, божок. Поседевший, обрюзгший бес, потерявший себя в вине, в недрах памяти, наконец, отыскал свет в родном окне.
И сорвался с олимпа вниз, и ногами топтал асфальт, думал — сделаю ей сюрприз, притащившись в такую даль.
А она перестала ждать, хоть буквально вчера ждала. Пригласила в свою кровать не имевшего ни крыла, ни бесёнка в своей душе человека, чей дом — она. И не нужен ему вообще ни полет и ни два крыла, ни олимп, ни его огни, только лампа в родном окне.
И тягуче тянулись дни, и однажды пришёл он к ней, тот, которого так ждала, пока он танцевал и пел.
Эта песня, как мир, стара: он вернулся, но не успел.
Мальвина Матрасова
