Источник фото: kino-teatr.ru
Пишет литератор и журналист Сергей Николаéвич
Август, август… Последний месяц лета. В театрах все догуливают каникулы перед началом нового сезона. Говорят, что Бог любит троицу. Три народные артистки покинули нас с разницей в несколько дней. Одна за другой. Как будто сговорились разыграть напоследок финальную мизансцену чеховских «Трёх сестёр».
Мне раньше эта мелодекламация в финале всегда казалась немного выспренной. Тузенбах убит, Вершинин ушёл, Наташа победила на всех фронтах. А тут это завывание:
«Милые сестры… Музыка играет так весело… Зачем живем… Зачем страдаем».
Я не видел первых эфросовских «Трёх сестёр», но читал, что три девушки выкликали у него в финале из разных углов сцены. Три души, потерявшиеся в черном лесу, три одиноких изгнанницы, три сестры по несчастью, которое не только не сблизило их, но наоборот развело, разбросало, разъединило навсегда.
Первой ушла Ирина Мирошниченко. Самая младшая. Потом Юлия Константиновна Борисова, теперь вот Вера Кузьминична Васильева.
Это были очень разные актрисы. И разные у них были судьбы. Объединяло одно — преданность своим театрам. Они не были актрисы-номады, кочующие по сценам и подмосткам в поисках лучшей участи. Не очень-то это в русской театральной традиции.
Они были классические театральные домоседки. Только Вера Кузьминична от многолетнего безролья, а ещё от страстного желания играть любимого Чехова предпринимала короткие вылазки в Орёл, где много лет играла Раневскую, которая ей не досталась в родном Театре Сатиры.
Но тот ее орловский «Вишневый сад» мало кто видел. И это ее, конечно, ранило. Будто где-то живет ее незаконнорождённое любимое дитя, про которое знает только она одна. И никому до него нет дела.
Из всех трех «сестёр» Вера была самая приветливая. Вспоминаю ее и вижу эти лучистые глаза, эти знаменитые ямочки на щеках, которыми она пленила все мужское население Советского Союза после «Сказания о земле Сибирской». Она была такая там румяная и радостная. Совсем другой женский тип по контрасту с блондинистыми сталинскими дивами Орловой и Ладыниной.
Я спрашивал Веру Кузьминичну, какие у неё были отношения с Мариной Алексеевной Ладыниной на съёмочной площадке. Она на секунду замялась, но потом решила сказать правду:
«Никаких! Она меня просто… не замечала. А я старалась по возможности не попадаться ей на глаза. Будто чувствовала себя виноватой, что меня выбрал и утвердил на роль Анастасии Гусенковой ее муж, всесильный Иван Александрович Пырьев. Умом понимала, что вины моей в том нет. Но я как-то робела, ощущая ее заочную неприязнь и холод».
О, эти актёрские отношения! Эта вечная коррида, борьба самолюбий, жалкие глаза, выдающие страх и возраст… Все трое обожали сцену. И боялись сцены. Они шли на неё как на плаху, хотя и старались во всех обстоятельствах выглядеть победительницами. В конце концов, им повезло больше, чем другим. К ним рано пришёл успех. Они были любимы.
Как забыть Ирину Мирошниченко на фоне ее красных «Жигулей». В шляпе и мехах. Она картинно протягивала руку для поцелуя артисту Игорю Васильеву. Роман у них, похоже, только тогда начинался, но это прощание было похоже на кадр из какого-то заграничного фильма, который портила только мигающая неоновая надпись «Гастроном».
С Игорем Васильевым. Источник фото: starhit.ru
Помню Юлию Константиновну на церемонии присуждения «Золотой Маски». Ей одной из первых вручили «Маску» за честь и достоинство. Потому что кто же ещё у нас честь и достоинство, если не Юлия Борисова?
А ей показалось, что это дико скучно вот так стоять в длинном вечернем платье, припоминать всех великих, благодарить партнёров и родственников. Все это уже было, было! «Эх, хочется мне сейчас что-то отчебучить», — сказала она. Ее глаза загорелись молодым блеском. И она прямо тут же на сцене выдала кульбит. На минуточку, в восемьдесят с чем-то! Зал онемел.
На фото – Юлия Борисова в спектакле «Пристань» © vakhtangov.ru
Все забыли про выслугу лет и торжественные слова поздравлений. Перед нами была молодая, озорная, смешливая вахтанговская звезда, не пропускавшая ни одного капустника в Доме актера, любимица театральной Москвы, арбатская Принцесса Турандот.
Они обе с Верой Кузьминичной были девушками военного времени. Они рано узнали, что такое жизнь вблизи смерти. Что такое разлука навсегда, что такое военные похоронки и рабочие карточки…
В каждой из них жила несыгранная Вероника из «Вечно живых». Жаль, что Розов написал свою пьесу, когда они уже были взрослыми, тридцатилетними. И эта роль досталась другим актрисам.
Про Юлию Константиновну я мало чего знаю. Она никогда не давала интервью. Только покойной Вере Максимовой, замечательному театральному критику, удалось войти к ней в доверие.
Но книги о Борисовой она так и не написала. Остались фрагменты их бесед, из которых стало понятно, как она замуровала себя после смерти мужа, вахтанговского директора Исайи Спектора. Как закрылась от всех в своём вдовстве и тайной печали, оставив себе только одну лазейку — театр — и маршрут — на Арбат, 26 и обратно домой.
«На твой безумный мир Ответ один — отказ». Это тема поздней Борисовой. Женщина, созданная для любви, смеха и счастья, станет героиней скорби («Мартовские Иды») или дивой мести (эпизод «Визит Старой дамы» в «Пристани»).
А Вера Кузьминична с какой-то трогательной беззащитностью поведала мне о главной любви своей жизни — к режиссёру Борису Равенских. По злой иронии судьбы его лучший спектакль с ней в главной роли назывался «Свадьба с приданым». Но свадьбы не было. А любовь была. Почему расстались?
— Я ему была не нужна, — все с той же сияющей улыбкой на устах скажет Вера Кузьминична. — В какой-то момент я поняла, что буду страдать с этим человеком всю жизнь. И даже помню, когда и как это произошло.
Это было в августе. Театр был на гастролях. Я безумно скучала. Первым делом, когда мы приезжали в новый город, я бежала на почту, чтобы отправить ему очередную открытку. Дозвониться тогда было невероятно сложно. Я все писала, писала ему. Уже не помню про что. Ну про свою любовь, про то, как принимают нашу «Свадьбу с приданым»… Как все вокруг поют «На крылечке вдвоём». Такой был безумный успех.
Но в душе моей жила необъяснимая тревога и тоска. В день, когда мы вернулись в Москву, я, не заезжая домой, побежала к Борису. Он жил на первом этаже. У него были гости. Он с ними отмечал свою премьеру. Я слышала их голоса. Им было весело и пьяно.
А я стояла под его окнами со своим чемоданом и ненужными подарками. И понимала, что это все. Конец. Что отныне так и будет: его жизнь, его друзья, его театр, а я где-то сбоку со своей любовью и обидами.
Я долго там стояла. Все ждала чуда, что он выглянет и позовёт меня. Я же здесь, совсем рядом. Но он так и не позвал. В общем, я ушла. Конечно, он пытался меня вернуть. Но я простилась с ним тогда, стоя под его окнами.
Знаю точно, что если бы не ушла от него, то меня бы в живых давно не было. А так я прожила ту жизнь, за которую мне сейчас не стыдно, и которая мне была по силам. У меня был любящий муж и счастливый брак. Прекрасные партнеры по сцене.
Несколько удачных ролей, которыми я очень дорожила. И вообще до восьмидесяти восьми я была в очень приличной форме. Сейчас, конечно, уже не тот коленкор. Но я держусь.
И она снова улыбнулась, как умела только она. Задорно и застенчиво одновременно.
… Последний раз я видел Ирину Петровну Мирошниченко на юбилее мамы моего покойного друга Алёши Гриневича, народной артистки Раисы Викторовны Максимовой. В спектакле «Северный ветер» Ирина не была занята, но пришла поздравить мхатовскую старейшину.
Французские духи подарила, зажигательный тост сказала, всем ослепительно поулыбалась. Наши места за столом оказались рядом, и я посчитал своим долгом сказать ИП несколько восхищенных слов по поводу ее роли в «Трёх мушкетерах».
В сущности, она там играла саму себя — белокурую эпохальную диву, королеву, влюбившуюся в Джастина Бибера (Павла Табакова). Играть ей там было особо нечего, но она пела. И пела прелестно. «Не отрекаются любя» — пугачевская классика. Но делала это по-своему. С той мерой печали и отстранения, когда понятно, что никто больше не придёт и никакой ее теплоты не захочет. И где эти три человека у автомата? И что за автомат такой, диковинный и странный?
На самом деле в «Трёх мушкетерах» у Богомолова Ирина Мирошниченко пела, конечно, не о встрече с возлюбленным. Все ее возлюбленные давно ушли в мир иной. Она пела, конечно, о Смерти. И встрече, которая будет после.
«За это можно все отдать, и до того я в это верю, что трудно мне тебя не ждать весь день, не отходя от двери. За это можно все отдать!»
Я не стал этого ей этого говорить. Зачем портить праздник? Только поздравил с недавней премьерой и сказал, что она была прекрасна.
— Вам, правда, понравилось? — недоверчиво спросила ИП, почувствовав в моих словах тайный подвох.
— Вы — очень.
— Спасибо! Я поняла.
И больше о «Трёх мушкетерах» ни слова.
…Какое странное трио покинуло нас в этом августе. Будто три гордые птицы взметнулись и улетели. А мы стоим, задрав головы, смотрим в небо. И ничего, ничего там не видим.
«Придёт время, все узнают, зачем все это, для чего эти страдания… Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, ещё немного и мы узнаём, зачем мы живем, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать».
