Жорик был болтлив. И потлив. Эти две особенности его организма Грете не нравились больше всех остальных, а придраться там было к чему. Даже, пожалуй, и болтливость она бы простила.
— Подумаешь, потлив, — возражали подруги. — А тебе — сорок! Потливого можно ополоснуть и переодеть, а с тобой что делать?
— Нет, — возражала Грета. — Не нравится он мне.
— В твоем возрасте нет слова «нет», — кипятились подруги. — Еще год-два и тебя не пристроишь.
Грета отворачивалась от подруг к окну. Выдувала на замороженном стекле лунку и, прикрыв один глаз, припадала другим к маленькому окошку. Мир за окном был красив — тишина и свежесть. Грета вдруг подумала, что природа никогда не пахнет потом. Зима пахнет чистотой, весна — радостью, лето — отпуском и несбывшимися за весну надеждами, а осень — желтизной и немного тленом.
— Ему тридцать восемь! — настаивали подруги. — От того и потеет, гормоны играют, молодость бушует. Тридцать восемь по отношению к твоим сорока — огромный козырь.
— И ты не без изъянов! — шла в наступление подруга номер один.
— Да ладно! — заступалась подруга номер два. — Грета — подарок для мужчины. Таких, как она, уже не делают, если только, как учебный экземпляр.
— А имя? — не сдавалась подруга номер один. — Очень претенциозное. А мужчины, сама знаешь, не выносят претензий ни в каком виде.
— Жорик, кстати, очень терпелив к претензиям. Он вообще терпеливый, как осел, — подключилась к разговору подруга номер три, которая познакомила Грету с потливым женихом и непременно хотела довести дело до свадьбы.
Грета продолжала сидеть глазом к миру и спиной к подругам, сорокалетним девочкам, имеющим мужей-ровесников и отчаянно потеющих детей-подростков.
Подруг было трое. Каждую по отдельности Грета нежно любила. Всех вместе — выносила с трудом. Подруги об этом не знали и приходили к незамужней Грете табуном, потому как у Греты было вольно, как в поле: хочешь — скачи, хочешь — стой и бей копытом.
Подруги пили вино, спорили, делились впечатлениями, ругали мужей и детей, учили жить Грету, прорабатывали до косточек женихов, которых сами же и находили. Короче, отдыхали от семейной жизни. Грета, замужества вовсе не желавшая, слушала подруг вполуха.
— А какой у него голос! — убеждала подруга номер один. — Только от голоса мурашки по коже.
— А рост? — подруга номер два закатывала глаза.
— Чем ты там занимаешься? — подруга номер три тормошила Грету за плечо.
— Зима в этом году красивая, — сообщала Грета, не отрывая глаза от лунки на стекле. — Чистотой пахнет, а Жорик ваш… Бррр.
— Это потому, — вступалась за жениха подруга номер три, — что ему до зимы еще далеко. Молодой он, понимаешь, вот и потеет.
— Жорик, можно сказать, только-только ступил на порог осени, — заявила подруга номер три.
— А осень пахнет тленом, — сказала Грета, продолжая разглядывать зиму. — И это тоже красиво.
Она представила себя, гуляющей по осеннему парку. Под ногами шуршат листья, над головой скудное солнце, от которого не приходится щуриться, на душе покой.
— Может, стоит подобрать ей жениха из тех, кому за шестьдесят? — высказалась подруга номер один.
— А за шестьдесят — это уже тлен? — ужаснулась подруга номер три. Она была сильна в математике и быстро прикинула в уме, что следующие двадцать лет пролетят так же стремительно, как и предыдущие.
— Давайте сменим тему, — предложила подруга номер два. — Что это вы заладили — тлен, тлен?
Подруга номер один ловко разлила вино по бокалам. У нее получалось разливать так, что ни капли на скатерть.
— Для чего тебе скатерти? — каждый раз возмущались подруги. — Это сейчас не модно. Надо стремиться к минимализму и простоте.
— Она их еще и крахмалит, — хмыкала первая. — Для чего?
— Чтобы было как зимой, — отвечала Грета. — Чисто, хрустко и красиво.
— Ну нет! — возражали подруги. — Гробить жизнь на скатерти?
— В вашем возрасте не должно быть слова «нет», — смеялась Грета. — Сами же говорите.
— Это касается только женихов!
В тот вечер подруги так и ушли ни с чем. Грета стояла на своем — не нравится ей Жорик и все тут.
Жорик же хотел продолжения отношений. Время от времени заходил с букетом цветов. Чаще всего это были гвоздики. Жорика они манили своей простотой и доступностью.
Грета нехотя стелила скатерть, подавала чай. Жорик суетился, потел, много говорил, излишне жестикулировал, непременно проливал чай на скатерть и уходил с чувством, что их отношения медленно, но верно развиваются в правильном направлении.
Как только за Жориком захлопывалась дверь, Грета о нем забывала: проветривала комнату, замачивала пятно на скатерти и улыбалась своим мыслям. Она наслаждалась сороковой зимой, чистотой и свежестью в душе и за окном, и была этим счастлива.
Весна, как и положено весне, накатила звоном капели, синим небом и первыми подснежниками, за которыми Грета, не отягощенная семьей, ходила по выходным в лес.
— Делать тебе нечего! — возмущались подруги, а сами приникали лицами к нежным цветам, вдыхали легкий ненавязчивый аромат и прислушивались к томлению в груди.
— И я схожу, как-нибудь, в лес за подснежниками, — говорила подруга номер один. — Только боты купить надо.
— Как-нибудь в следующем году, — добавляла подруга номер три.
А после весны случилось лето и все шло своим чередом. Грета крахмалила скатерти, мыла окна. Подруги приносили вино и обсуждали мужей. Жорик был отодвинут и забыт. Да и сам он давно не захаживал.
А потом… Потом подруга номер три неожиданно сообщила, что в смене времен года произошел сбой и у ее протеже, так и не ставшего Грете мужем, неожиданно случилась зима.
Подруга номер один, чтобы разбавить гнетущее молчание, срочно разлила вино по бокалам. Выпили молча. Как за покойника.
— Вот так всегда! Живешь, живешь, ни о чем плохом не думаешь, а тут вдруг… — Подруга номер три не стала договаривать про” вдруг”.
Грета решила в дальнейшей беседе участия не принимать. Она повернулась лицом к окну и спиной к подругам, протерла льняной салфеткой и без того чистое стекло и приникла к нему лбом. Лето — не зима, стекло не охлаждало мысли. Даже наоборот. Что-то в голове закипало и требовало выхода. Захотелось закричать так, чтобы подруг разнесло по их собственным квартирам. Пусть сидят каждая на своей кухне и рассуждают о том, что что-то в природе пошло не так. Пусть со своими мужьями обсуждают катаклизмы, а не с ней.
Ночью Грете впервые не спалось. Думала.
Как же так? Буквально несколько месяцев назад говорили, что Жорик только на пороге осени стоит, что ему до зимней свежести еще потеть и потеть, а тут вдруг…
К утру приняла решение: надо Жорика навестить, чтобы убедиться, что наступление зимы посреди лета, действительно, возможно.
Адрес больницы найти не составило труда. Гораздо сложнее оказалось в больнице отыскать человека.
— Кто он вам? — спрашивали строгие тетки в белых накрахмаленных колпаках. Грета давно обратила внимание, что чем меньше знаний в области медицины, тем выше колпак.
— Жених, — отвечала Грета.
— И ничего, кроме как зовут Жорик, о женихе не знаете?
И Грета пошла по палатам. Стучала, открывала дверь, заглядывала. Потом поняла, что до ее стука никому нет дела и сократила процесс до “открыла-заглянула”.
Жорик нашелся. Лежал в отдельной палате. Повзрослел, похудел. Попритих. Ни запаха пота, ни лишних слов, ни жестов. Организм Жорика перешел на режим экономии, тут не до потливости. Каждая капля влаги на вес золота.
Грета пододвинула стул к кровати. Села. Никак не могла начать разговор. О чем говорить с человеком, от которого пахнет казенным бельем?
Грете казалось, что молчание затянулось и из него будет невозможно выплыть и уйти. А оставаться в палате она не собиралась.
Жорик наслаждался молчанием и был благодарен Грете за понимание и тактичность. Ему надоели разговоры типа: “Держись, старик, мы с тобой еще выпьем.” Ему было неприятно напоминать, что до больницы выпить не особо и приглашали.
— Я пойду, — сказала Грета.
Жорик улыбнулся и кивнул.
Лето перестало быть летом. Это первое, что бросилось в глаза на выходе из больницы. Казалось, что вот-вот пойдет снег. Внутри все заледенело и хотелось с головой нырнуть в горячую ванну, чтобы отмыться и отогреться. От чего хотелось отмыться, Грета не совсем понимала, ведь потом от Жорика не пахло. Неожиданно подумалось — лучше бы потом…
“Ни за что больше не вернусь в ту палату”, — решила Грета.
Придя домой, она достала новое постельное белье. Постирала, накрахмалила до хруста, отутюжила.
На следующий день пришла в палату с тюком.
Перестелила постель. На домашних простынях Жорик выглядел гораздо более живым, чем на казенных. Он прикрыл глаза и непонятно чему улыбался. Грета сидела на стуле с прямой спиной и потухшим взглядом.
В палату вошла санитарка и начала водить тряпкой по полу.
— Жених? — спросила она Грету.
— Да.
— Будешь ухаживать?
— Да.
— Сразу видно, что любовь промеж вас.
— С чего это?
— На все мои вопрос в ответ только «да». Если любишь, про «нет» забываешь.
Грета начала ходить в больницу, как на работу. Она успела поругаться с санитаркой и теперь сама убиралась в палате.
Лето незаметно скатилось в осень и запахло тленом.
Жорика изолировали окончательно. Надели на него маску и отгородили стеклянной дверью.
Грета продолжала приходить каждый день. Она прижималась лбом к стеклу и смотрела на Жорика, а тот все чаще смотрел в никуда.
К зиме его не стало.
Подруги поддерживали Грету. Крахмалили скатерти, покрывали ими стол, заваривали крепкий чай, вино разливали так, что ни капли мимо.
К весне дружно купили боты.
В лес за подснежниками ходили каждые выходные. Никто не отнекивался и не придумывал причин для отказа. Не дело это — пропускать весну. Кто его знает, какие еще катаклизмы могут случиться с погодой?
